Елена Исаева - С праздником! 8 Марта. Рассказы о любви
Неужели мне так важно было доказать, что я не заискиваю перед начальством и не ищу лучшей доли? Самое интересное, что мои коллеги, в глазах которых я так хотела сохранить репутацию порядочного человека, установили с главврачом прекрасные отношения, в меру официальные, в меру дружеские, без панибратства, и в то же время с лёгкой ноткой враждебности – словом, комфортные для всех сторон, а я превратилась в несносную «большевсехнадо», эдакий слегка неадекватный персонаж, воспетый в своё время советскими кинематографистами, непонятно зачем.
Приёмный покой встречает меня тишиной, пациентов нет, и дежурные сёстры приглашают меня на праздничный чай с тортом. Обычно они любят со мной дежурить, но не сегодня. Восьмого марта им бы хотелось, чтобы на моём месте оказался кто-то из хирургов мужского пола и символически поухаживал за ними. Простите, девчонки, но мне так грустно сидеть дома одной, уставившись на мёртво молчащий телефон, и получить единственную поздравительную эсэмэску, начинающуюся словами «Уважаемый абонент!». А ребята пусть побудут с семьями, хирургам редко это удаётся…
– Главнюк заходил, – говорит медсестра Таня, – поздравлял всех и вас спрашивал.
– Правда?
– Мы сказали, вы на операции, так он расстроился вроде. Просил персонально передать, – Таня кивает на изящную цветочную композицию, поставленную в банку из-под солёных огурцов, – и открытку ещё.
Огромная открытка не помещается в карман халата. С трудом разбирая убористый почерк главврача, читаю неожиданно тёплое поздравление и ставлю открытку рядом с букетом так, чтобы она закрывала ободранную этикетку «огурцы маринованные». Что ж, теперь у меня Восьмое марта, почти как у настоящей женщины.
Не хватает только поцелуя, которым главный меня непременно одарил бы ради протокола, если бы застал в приёмнике.
Подхожу к зеркалу. Свежее лицо, несмотря на ранний подъём и проведённую операцию, никакой косметики. Короткие рыжеватые волосы кое-где торчат, а кое-где примяты шапочкой. Симпатичная женщина, только совсем не в праздничном виде. Хорошо, что главный не застал.
Почему-то не хочется, чтобы он видел меня некрасивой, хотя какая разница, если ему в принципе противно на меня смотреть?
После выходки с ножницами Владимир Семёнович предложил мне составить список инструментов, которые нужно заказать. Я подошла к проблеме добросовестно и в первую очередь наметила встречу со старшей сестрой оперблока, любимым литературным героем которой является, судя по всему, крот из «Дюймовочки». Очень возможно, что у неё с незапамятных времён спрятаны где-то целые хирургические наборы, ещё в масле, а она их или бережёт на самый крайний случай, или просто забыла за давностью лет. С расходником вечно такая ситуация. Хороших ниток не допросишься, но наступает день икс, когда подходит срок годности, и мы обычные аппендициты шьём роскошными нитками.
Пока мы изучали запасы в закромах, составляли список имеющегося и прикидывали, что нам надо, позвонил главный и ехидно осведомился, готово ли требование. Услышав, что нет, засмеялся и сказал, что так и знал. Что одного возмущения недостаточно, надо не только кидаться инструментами в главного врача, но и дело делать. Пришлось сидеть до ночи, чтобы подать ему список на утренней пятиминутке.
Несколько раз Владимир Семёнович предлагал подвезти меня до дома. Я шла, понурясь, еле живая после операционного дня, а он притормаживал возле меня, нахально жал на клаксон и, изящно высунув голову из приоткрытой дверцы своёго шикарного автомобиля, спрашивал, не соблаговолю ли я сесть к нему в машину. Какой бы уставшей я ни была, всегда отвечала, что не соблаговолю. Я всегда чувствовала себя неловко в его обществе, а оставшись с ним наедине в замкнутом пространстве, совсем бы растерялась. Да это и неправильно – садиться в машину к главврачу на глазах у всего коллектива! Любая сотрудница может подумать, а почему это он её подвозит, а меня нет, и будет права, так что не стоит Владимиру Семёновичу приглашать меня, если он не хочет превратить свой автомобиль в бесплатную маршрутку.
Вероятно, главный хотел в неформальной обстановке свести на нет нашу конфронтацию, но потом плюнул и прекратил меня замечать. На планёрках всегда смотрел в сторону, молча выслушивал мой доклад, почти не задавая вопросов. Обычно на пятиминутках у нас деловая атмосфера, каждый может высказать своё мнение или внести предложение, и информация будет принята к сведению, но стоило мне заикнуться о необходимости экстренного УЗИ, Владимир Семёнович осадил меня: «Если у вас есть замечание, пишите рапорт».
Я не стала писать.
А когда главврач зашёл к нам в отделение, чтобы посмотреть, как мы работаем, то очень мило общался со всеми докторами, а в мою сторону даже головы не повернул. Все сидели и смеялись, а я высокомерно писала истории в своём углу. Что ж, сама виновата! Одно дело мудрый оппозиционер, который нет-нет да и подкинет хорошую идейку, и совсем другое – истеричка, протестующая ради протеста!
По-настоящему я совсем не такая, но Владимиру Семёновичу этого уже не докажешь.
Странно только, что он не подвёл меня под сокращение! И цветы эти персонально для меня, и открытка…
Зачем? Пытаюсь найти объяснение и не могу. Не нравлюсь же я Владимиру Семёновичу как женщина… Это исключено!
Чтобы разбавить женский коллектив, зовём травматолога. Он с энтузиазмом принимается за торт, но почуяв напряжение с нашей стороны, спохватывается и сквозь зубы цедит поздравление.
Мы с сёстрами переглядываемся и вздыхаем. Интересно, какой женоненавистник придумал этот день, в который каждая одинокая женщина чувствует себя одинокой вдвойне, а счастливая – такой же счастливой, как остальные триста шестьдесят четыре дня в году, не больше и не меньше.
Все собравшиеся за столом – медики, а значит, разговор быстро переходит на профессиональные темы. Начинается нытьё о том, что врачи – единственная категория людей, работающая в условиях презумпции виновности, и как это тяжело.
Это возвращает меня к мысли, что профессию пора менять, пока не посадили или не вчинили миллионный иск.
Обычно схлопотать жалобу на себя ничего не стоит. Для этого достаточно нарваться на психопата с манией сутяжничества, всю остальную работу сделает он сам.
Но сегодня, как назло, идут только милые люди, настолько вежливые и доброжелательные, что меня это пугает. Может быть, я в параллельной вселенной?
Дежурные врачи часто сталкиваются с категорией людей, считающих себя умнее всех. Вместо того чтобы идти со своими хворями в поликлинику, они предпочитают являться в экстренную службу, выбирая для этого время в районе двух-трех часов ночи, когда, по их расчётам, в приёмнике меньше всего народу. Когда врач предлагает им обратиться в поликлинику, начинается зловонная риторика: «Вы отказываете мне в помощи?», «А если я умирать буду?», «Мы на вас налоги платим» и прочее в том же духе. К сожалению, понять, насколько серьезно состояние гражданина, возможно только после полноценного осмотра, а раз уж он проведён, то мне лично проще назначить лечение, чем тратить нервы, доказывая, что жизни человека ничего не угрожает и ему следует обращаться в поликлинику.
Ну а сегодня подобный любитель быстрого обслуживания пусть только сунется! Я его в такую поликлинику отправлю!
А когда он заведёт свою оригинальную песнь шантажа, лично дам ручку и бумагу и покажу, где у нас висит «ящик доверия» – выдержанный в светло-голубых тонах опечатанный железный короб с прорезью, куда граждане могут опускать свои анонимные и не очень доносы, разработка средневековой инквизиции и НКВД.
Вдруг приходит в голову, что целителям прежних времён приходилось ещё круче. Их вообще по жалобам граждан жгли на костре, так что нам, в общем, жаловаться грех.
После пациента с почечной коликой возникает вполне подходящий клинический случай. Плотный мужчина средних лет с номенклатурными щёчками и властным взглядом наверняка не привык к отказам.
– Завтра обратитесь в поликлинику, – говорю я хмуро, глядя на суточную рану предплечья, и инстинктивно пригибаю голову, готовясь к буре негодования. Формально я совершенно права, швы на рану накладываются только в первые шесть часов, а то, что он не мог выехать с дачи, это, ей-богу, не моя проблема.
– Спасибо, доктор, – голос пациента звучит неожиданно мирно.
Да что ж за день сегодня такой?
– Вы поняли? – уточняю я на всякий случай. – Сейчас я не буду оказывать вам помощь.
– Да, понял, извините, что побеспокоил.
Как тут выдержать характер? Беру страдальца в перевязочную, есть у меня свои секреты, чтобы рана зажила без грубого рубца.
Итак, отказ в помощи не прокатил. Остаётся постыдное вымогательство. Это должно сработать, люди не любят платить за то, что можно получить даром.
